Отключай  - Ребека Уна

А не может такого быть, что оболочка…

Оболочка…

– Тебе всегда нравилась оболочка? – спрашиваю у мамы.

– Существуют такие вещи, которые просто существуют, – отвечает мама. – О которых не думаешь, нравятся они тебе или нет.

Мама и не может ответить по-другому.

– А есть такие, кто снял оболочку?

Для меня этот вопрос звучит чудовищно, но мама не удивилась. Она сама меня удивила:

– Наверное, есть. – И пожала плечами. – Но что с того?

Я и сама так говорю Мантасу.

– С оболочкой лучше?

– Сама знаешь. Сейчас не те времена, – помолчав, говорит мама.

– В каком смысле не те?

– Чтобы жить без нее.

Обе молчим. Потом мама говорит:

– Сама знаешь, от чего мы избавились и как это пошло на пользу.

Теперь я уж точно скажу, что думаю.

– Вам – на пользу, – говорю, – а я не знаю, от чего избавилась, потому и не могу сказать, что мне это на пользу.

Проступок моих родителей напрямую связан со мной. Они зачали меня под деревом, может, потому меня и тянет к деревьям. Они вдвоем осмелились сделать это сами, вместо того чтобы довериться лаборатории, которая выбрала бы самые лучшие клетки.

Трудно поверить, что я так зачата. Когда мама пыталась отговорить меня от операции и, вымерив шагами всю комнату, сказала об этом, мне пришлось прислониться к стенке. Хорошо, что оболочка подавляет ощущения, без нее я бы не приняла это так спокойно. Теперь нас учат, что зачатие должно быть стерильным, тогда и биосистема будет чистой, особенно мозги. Мы ведь не хотим быть такими же примитивными, как наши прадеды, особенно в том, что связано с ощущениями, эмоциями, чувствами. Интеллект и волю оставляем при себе, все остальное – балласт.

Не понимаю, как папа с мамой до такого додумались. Откуда у них вообще могло взяться нелепое желание зачать меня таким способом. Оба были нормальными, оба работали программистами, были не слишком сентиментальны, в блокнотах у них было по десять тысяч друзей, они и сами через блокнот познакомились. Мама сказала, что иногда такое случается. Срабатывает подсознание, действует миндалевидное тело, та лимбическая область коры головного мозга, которая сохраняет острые ощущения и воспоминания.

У папы такого хранилища уже нет.

– Тебе не грустно оттого, что он тебя покинул? – спросила я у мамы, когда она рассказала мне эту историю.

– Как и Мария, Йоланта, Аушра, Юрате?

Мама тогда ответила, что давно не думает о том, грустно ей или нет, – все, что ею утрачено, ни на каком диске не уместилось бы. Поначалу эти утраты были перед глазами, сменяя одна другую, и чувство было такое, будто кожу сдирают; самое интересное, что всем было больно, но никто не протестовал, потому что никто не хотел быть тормозом, каждый стремился стать частью новой жизни.

Все происходило постепенно, а когда произошло, последствия оказались настолько велики, что мы продвинулись на сотню лет вперед.

Я все забываю.

Родители, на свою беду, появились на свет и выросли раньше, чем была создана бионная оболочка. Взрослым такую оболочку не наденешь, на гормональную систему она действовать не будет. У Даны и у других стариков, у родителей есть другая оболочка, она называется компенсирующая. Такая оболочка начинается и заканчивается, как обтягивающий водолазный костюм. Она защищает кожу снаружи, ослабляя осязательные ощущения, но не защищает изнутри. Поэтому Дана, дедушка Мантаса и мои родители сами себя терзали. Из-за ощущений. Из-за гормонов.

Потому и Мантас страдает. К нему возвращаются естественные гормоны и эмоции.

Хочу ли я этого?

С другой стороны, если я не страдаю, так кто я?

И во что эта оболочка стремится меня превратить?

Я вот что подумала. Ина была зачата чисто, в лаборатории. Но это не гарантировало, что она будет совершенной и что ее организм не отторгнет микросхему. Значит, несовершенство завязывается не в момент зачатия. Оно переходит из поколения в поколение, и среди совершенных всегда вылезает кто-то, кто не вписывается в систему. Может, мы – нечто большее, чем носители специфических молекул ДНК? Не только скопление клеток? Смотрю туда, где ветер сорвал листок с дерева и, ни у кого не спрашиваясь, смело несет его все дальше, дальше…

* * *

Мантас опять не пришел. Сижу в сейфе и листаю старые тексты. Помню, что надо дробить образы, но делаю это все реже. Дроблю первые несколько книг, потом позволяю листкам стекать по мне, как вода из душа. Листок, который я таскаю в заднем кармане джинсов, заметно истерся, картинку не разглядеть. Не потому, что я часто на него смотрела, а потому, что подолгу сижу на этом месте. Сегодня читаю стихи. Пока нет Мантаса.

Руки поднимаются к лицу. Надевать начали со ступней, тянули наверх и закончили у лица. Или у рта. Бион прирос и продолжал расти вместе со мной почти четыре года – может, надо поскрести сильнее? Где? Мне приходит в голову мысль: скальп! Волосы помешают мне стащить оболочку. Кто знает, как Мантас ее содрал? Ему-то волосы сбрить – как нечего делать.

Потерянный день. Даже стихи больше читать не могу. Наверное, температура снова подскочила. От добавок почти совсем отказалась, моя еда – яблоки и картошка. Почти ежедневно бываю на стадионе, бегаю, затем подолгу сижу на дереве. Все эти дни, пока нет Мантаса, залезаю посидеть. Может, мне недостает кого-то живого? Его? Ины?

Еще я заметила, что могу дольше пробыть без блокнота. Раньше, когда я отключалась, меня начинало слегка потряхивать, я не чувствовала себя в безопасности, будто крутилась в ускорителе, не пристегнувшись ремнем, и тело болталось, как кирпичик лего в пластиковом стакане.

– Что ты сегодня ела? – спрашивает мама.

– Яблоки.

– Сама знаешь, это ничего не дает.

– Но мне не хочется.

Я почти выдала себя – это значит, что терапия не помогает.

– Бион перестанет действовать, если не будешь его питать.

А я и не хочу его кормить.

– Сама знаешь, мне эта оболочка ни к чему.

– Хочешь натерпеться, как я?

Пожимаю плечами.

– Ты знаешь, что я не смогу постоянно тебе запрещать. И не уверена, что хочу. Но пойми, система не пожалеет тебя, как пожалела меня и папу. Потому что мы из тех времен, понимаешь? А ты родилась в системе.